Как-то М.Ю. Лермонтов заметил, что «артистическое чувство развито в женщинах сильнее», чем в мужчинах, и женщины «чаще и долее» мужчин «покорны первому впечатлению».
Первое впечатление, которое поэт производил на женщин, для него не всегда было выгодно. В. И. Анненкова о первом знакомстве с поэтом вспоминала: «Должна признаться, он мне совсем не понравился... Он был мал ростом, коренаст и некрасив, но не так изысканно и очаровательно некрасив, как Пушкин, а некрасив очень грубо и несколько даже неблагородно». Правда, Б. И. Анненкова была представлена Лермонтову не в лучшее время: он был болен, лежал в госпитале «прикованный к постели». Может быть, поэтому «у него был злой и угрюмый вид, его небольшие глаза сверкали мрачным огнем, взгляд был таким же недобрым, как и улыбка».
В юности Лермонтов, сознавая свое умственное превосходство над многими красивыми молодыми людьми, страдал от своей «невыгодной наружности» в глазах женщин. Позднее, будучи уже офицером, он сам, смеясь, говорил, что «судьба, будто на смех, послала ему общую армейскую наружность». Талантливая поэтесса Е. П. Ростопчина, любившая Лермонтова как друга, писала о нем: «...одно обстоятельство уже с той поры повлияло на его характер... Он был дурен собой, и эта некрасивость ... решила его образ мыслей, вкусы и направление молодого человека, с пылким умом и неограниченным честолюбием». Впрочем, Е. П. Ростопчина замечала, что эта некрасивость уступила впоследствии «силе выражения» и почти исчезла, «когда гениальность преобразила простые черты его лица».
Женщины, узнававшие Лермонтова ближе, переставали замечать, что он некрасив. Хозяйка знаменитого петербургского литературного салона С. Н. Карамзина, питающая большую симпатию к Лермонтову (по словам А. О. Смирновой, «Софья Николаевна за него горой, разумеется»), сообщала сестре, что Лермонтов «мил», и его «присутствие всегда приятно и всех одушевляет». Пятигорская приятельница Лермонтова Эмилия Клингенберг свидетельствовала: «Лермонтов не был красив, но и не так безобразен, каким рисуют его ..., роста был среднего, говорил приятным грудным голосом, но самым привлекательным в нем были глаза - большие, прекрасные, выразительные». Глаза Лермонтова действовали на женщин неотразимо. «Нельзя было не смутиться, - писала Е. А. Сушкова, - когда он устремлял их с какой-то неподвижностью».
Близко знавшие Лермонтова женщины никогда не называли его злым или желчным. Большая умница А. О. Смирнова справедливо говорила, «что Лермонтов вовсе не дерзкий человек, его в этом обвиняли, но что он свою природную застенчивость маскирует притворной дерзостью». А Мария Лопухина, знавшая Лермонтова с его ранней юности, высоко ценила его за «добрый характер» и «любящее сердце». Потрясающую характеристику дал Лермонтову Б. Г. Белинский. Навестив поэта, сидевшего под арестом за дуэль с Э. де Барантом, и «в первый раз» поразговорившись с ним «от души», Белинский писал Б. П. Боткину: «Боже мой, как он ниже меня по своим понятиям, и как я бесконечно ниже его в моем перед ним превосходстве. ... Я с ним робок - меня давят такие целостные, полные натуры, я перед ними благоговею и смиряюсь в сознании своего ничтожества». Как слабость, извинительную в Лермонтове как «салонном человеке» из-за его молодости, Белинский между прочим замечает: «Мужчин он ... презирает, но любит одних женщин, и в жизни только их и видит. Взгляд чисто онегинский. Печорин - это он сам, как есть». Сходство личности Лермонтова с его героем отмечала и Е. А. Сушкова: «Печорин и он так схожи, так слиты, что иногда не различишь одного от другого».
Женщины играли большую роль в жизни поэта.
Женщинам-адресатам лирики М.Ю. Лермонтова посвящен мой реферат.
Анна Григорьевна Столыпина
Анна Григорьевна Столыпина (1815- 1892) - двоюродная сестра матери Лермонтова, по годам - сверстница поэта. В детские годы Лермонтов встречался с нею в Пензе, позднее общались в Москве и в Петербурге.
На пороге юности, будучи студентом Московского университетского: Благородного пансиона, Лермонтов испытал кратковременное увлечение Анютой Столыпиной, с которой часто виделся в родственном кругу. Ее вензель «С.А.Г.» он начертил в своей учебной тетради перед записью первой лекции по всеобщей истории в 1829 г. Ей посвящены стихотворения «Не привлекай меня красой» (1829), «Дереву» (1830). На листе автографа стихотворения «Дереву» Лермонтов поместил прозаический текст: «Мое завещание (про дерево, где я сидел с А. С). Схороните меня под этим сухим деревом, чтобы два образа смерти предстояли глазам вашим; я любил под ним и слышал волшебное слово: «люблю», которое потрясло судорожным движением каждую жилу моего сердца».
...о! да! я был ребенок! -Промчался легкой страсти сон;
Дремоты флер был слишком тонок
В единый миг прорвался он.
Отзвук увлечения Лермонтова Annette Столыпиной есть и в драме «Menschen und Leidenschaften» (1830). В автографе стихотворного посвящения к драме Лермонтов нарисовал сухое дерево и портрет А. Г. Столыпиной.
В 1834 г. Анна Григорьевна вышла замуж за адъютанта великого князя Михаила Павловича А. И. Философова, который впоследствии не раз хлопотал за опального поэта.
Александра Михайловна Верещагина
Верещагина Александра Михайловна (1810 – 1873) - родственница Лермонтова; ее родная тетка по матери, Екатерина Аркадьевна, рожденная Анненкова, была женой брата бабушки Лермонтова Д. А. Столыпина. По отцу А. М. Верещагина была двоюродной сестрой В. А. Лопухиной. Лермонтов познакомился с Верещагиной в 1828 г. в Москве. Об их отношения А. П. Шан-Гирей вспоминал: «Miss Alexandrine, т. е. Александра Михайловна Верещагина, кузина его, принимала в небольшое участие, она отлично умела пользоваться немного саркастическим направлением ума своего и иронией, чтобы овладеть этой беспокойною натурой и направлять ее, шутя и смеясь, к прекрасному и благородному».
Она хорошо поняла характер Лермонтова. В 1832 г., когда он собирался поступать в юнкерскую школу, Александрина предостерегала его: «...К моему несчастью я слишком хорошо вас знаю, чтобы быть спокойной; я знаю, что вы способны резаться с первым встречным и из-за первой глупости - фи: это стыдно!» Позднее, поздравляя его с производством в офицеры, она призналась: «Это радость для меня тем большая, что она была неожиданной. Ибо (я говорю об этом вам, вам одному) я скорее ожидала увидеть вас солдатом. Согласитесь, я имела основания бояться, и даже если вы в два раза более благоразумны, чем были до этого, вы еще не вышли из разряда шалунов... Но все-таки это уже шаг, и вы, я надеюсь, не шагнете обратно».
Верещагина раньше многих разгадала в Лермонтове настоящего поэта и по-настоящему талантливого человека. В 1835 г. она писала ему в Петербург: «Мой милый Мишель, я больше не беспокоюсь за ваше будущее - однажды вы станете великим человеком... Вы мне ничего не говорите о ваших сочинениях. Надеюсь, что вы не прекращаете писать, и я думаю, что вы пишете хорошо. Вы еще уведомите меня в том, что у вас есть друзья, которые их читают и умеют судить о них лучше, чем я, но я уверяю вас, что придется поискать среди них таких, которые бы их читали с большим удовольствием. Ожидаю, что после такого увещания вы сочините мне катрен для моего нового года.
О ваших занятиях рисованием, говорят, вы делаете поразительные успехи, и я этому вполне верю. Бога ради, Мишель, не изменяйте этому таланту, картина, которую вы прислали Alexis, очаровательна. А ваша музыка? Играете ли вы по-прежнему увертюру к «Немому из Портичи», поете ли славной памяти дуэт из «Семирамиды», поете ли вы его как раньше, во все горло и до потери дыхания?»
Она берегла его автографы, он помещал свои стихи и рисунки в ее альбомах.
В 1837 г. Александра Михайловна вышла замуж за вюртембергского дипломата барона Карла фон Хюгеля, жила в Германии, в Штутгарте в замке Хохберг. С Лермонтовым она продолжала переписываться. В замке Хохберг находились многие реликвии, связанные с поэтом: автопортрет Лермонтова в бурке, написанный поэтом портрет В. А. Лопухиной, картина маслом его работы, автограф посвященной Верещагиной поэмы «Ангел смерти», многие стихи и рисунки. Часть этих реликвий в начале 1960-х гг. была возвращена на родину И. Л. Андрониковым.
Екатерина Александровна Сушкова
Екатерина Александровна Сушкова (1812 - 1868), будучи сиротой, воспитывалась в доме тетки. Она выросла в Петербурге, в Москве имела многочисленных родственников и близкую подругу Сашеньку Верещагину. В доме Верещагиных весной 1830 г. она познакомилась с Лермонтовым. В своих «Записках» Сушкова вспоминала: «У Сашеньки встречала я в это время... неуклюжего, косолапого мальчика лет шестнадцати или семнадцати, с красными, но умными, выразительными глазами, со вздернутым носом и язвительно-насмешливой улыбкой. Он учился в университетском пансионе, но ученые его занятия не мешали ему быть почти каждый вечер нашим кавалером на гулянье и на вечерах».
Восемнадцатилетняя столичная барышня, у которой были, по словам В. П. Желиховской, «стройный стан, красивая, выразительная физиономия, черные глаза, сводившие многих с ума, великолепные, как смоль, волосы, в буквальном смысле доходившие до пят, бойкость, находчивость и природная острота ума», произвела сильное впечатление на юного поэта. Летом 1830 г. в подмосковном имении Столыпиных Середникове, где гостили Лермонтов и Верещагина и куда часто приезжала из соседнего Большакова, Сушкова, достигает своего апогея влюбленность Лермонтова в Miss Black-Eyes. Здесь он посвящает ей одиннадцать стихотворений, составивших «сушковский цикл» любовной лирики Лермонтова. Правда, Сушкова, принимая стихи влюбленного в нее поэта, не скрывала своего насмешливого отношения к его любви. «Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму, - писала она. - Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном... Как любил он под вечерок пускаться с нами в самые сантиментальные суждения, а мы, чтоб подразнить его, в ответ подадим ему волан или веревочку, уверяя, что по его летам ему свойственнее прыгать и скакать, чем прикидываться непонятым и неоцененным снимком с первейших поэтов».
Осенью 1830 г. они расстались до конца 1834 г., когда вновь встретились в Петербурге. К этому времени в жизни обоих произошли большие изменения. Лермонтов стал офицером лейб-гвардии Гусарского полка, за Сушковой прочно установилась репутация кокетки. Она собиралась выйти замуж за Алексея Лопухина, друга Лермонтова. Родные Алексея были против этого брака. О намерениях Лопухина Лермонтов знал из писем Верещагиной, которая, считаясь подругой Екатерины, однако разделяла мнение своей родни на ее счет. Видимо, Верещагина и «благословила» Лермонтова на спасение «чрезвычайно молодого» Алексея «от слишком ранней женитьбы». От былой влюбленности Лермонтова в это время не осталось и следа. В письме к Марии Лопухиной, говоря о склонности ее брата к Екатерине и что «дядья mamselle очень хотели бы их обвенчать!.. Боже упаси!..», он дает Сушковой резкую характеристику: «Эта женщина - летучая мышь, крылья которой цепляются за все, что они встречают! - было время, когда она мне нравилась, теперь она почти принуждает меня ухаживать за нею... но, я не знаю, есть что-то такое в ее манерах, в ее голосе, что-то жесткое, неровное, сломанное, что отталкивает...».
Изобразив влюбленность в Екатерину Александровну, Лермонтов повел с нею расчетливую игру. В «Записках», рассказывая о своих поклонниках еще долермонтовской поры, Сушкова обмолвилась: «Я искала в мужчине, которого желала бы полюбить, которому хотела бы принадлежать, идеала, властелина, а не невольника, я хотела бы удивляться ему, унижаться перед ним, смотреть его глазами, жить его умом, слепо верить ему во всем». Ей показалось, что такой идеал она нашла в Лермонтове. Сравнивая его с Лопухиным, она писала: «Лопухин трогал меня своею преданностью, покорностью, смирением, но иногда у него проявлялись проблески ревности. Лермонтов же поработил меня совершенно своей взыскательностью, своими капризами, он не молил, но требовал любви, он не преклонялся, как Лопухин, перед моей волей, но налагал на меня свои тяжелые оковы, говорил, что не понимает ревности, но беспрестанно терзал меня сомнением и насмешками».
Не понимая игры Лермонтова, Сушкова, по ее словам, действительно в него влюбилась. Она поняла свои чувства, когда Лермонтов в первый раз поцеловал ее руку: «Что это был за поцелуй! Если я проживу и сто лет, то и тогда я не позабуду его; ...в ту самую минуту со мной сделался мгновенный, непостижимый переворот; сердце забилось, кровь так и переливалась с быстротой, я чувствовала трепетание всякой жилки, душа ликовала». «Трудно представить, - признавалась – признавалась Сушкова, - как любовь Лермонтова возвысила меня в моих собственных глазах: благоговела перед ним, удивлялась ему; гляжу, бывало, на него и не нагляжусь: слушаю и не наслушаюсь... Но отрадно мне было при моих поклонниках, перед ними я гордилась его любовью... мне так и хотелось сказать им: «Оставьте меня, вам ли тягаться с ним? Вот мой алмаз-регент, он обогатил, он украсил жизнь мою, вот мой кумир - он вдохнул бессмертную любовь в мою бессмертную душу.
Позднее, объясняя свой отказ от «верного счастья» с Лопухиным, Сушкова писала: «Но я безрассудная была в чаду, в угаре от его (Лермонтова) рукопожатий, нежных слов и страстных взглядов... как было не вскружиться моей бедной голове!»
Екатерина рассказывала близким подругам о своих чувствах. Любопытно замечание Е. А. Ган, кузины Кати, об этой любви: «Я видела его (Лермонтова) несколько раз, и дивилась ей (Сушковой)!.. О вкусах, конечно, не спорят, но он по крайней мере правду сказал, что похож на сатану... Точь – в - точь маленький чертенок, с двумя углями вместо глаз, черный, курчавый и вдобавок в красной куртке (гусарском ментике)». Еще любопытнее реакция Б. П. Желиховской на эти слова матери: «Из последнего замечания моей матери я ясно вижу, что она не была знакома и вряд ли когда-либо разговаривала с творцом «Мцыри» и «Демона», тем менее читала его произведения, тогда ходившие лишь в рукописях. Иначе она не удивлялась бы вкусу своей кузины и поняла бы, что Лермонтовых любят не за наружность!..»
Когда Лопухин вернулся в Москву, Лермонтов в письме Верещагиной (весной 1835 г.) рассказал о ходе своей интриги с Сушковой, заключив повествование так: «Теперь я не пишу романов - я их делаю. - Итак, вы видите, что я хорошо отомстил за слезы, которые кокетство mile S. заставило меня пролить 5 лет назад; о! но мы все-таки еще не рассчитались: она заставила страдать сердце ребенка, а я только помучил самолюбие старой кокетки». В искренность любви Екатерины в глубине сердца он, видимо, не верил и, может быть, был прав, так как Е. А. Ладыженская, сестра Сушковой свидетельствовала, что после их разрыва «в чувствах Екатерины Александровны преобладали гнев на вероломство приятельницы, сожаление об утрате хорошего жениха, и отнюдь не было воздвигнуто кумирни Михаилу Юрьевичу. Он обожествлен гораздо, гораздо позднее».
Развязывая этот любовный узел, Лермонтов сказал Сушковой: «Я ничего не имею против вас; что прошло, того не воротишь, да я ничего и не требую, словом, я вас больше не люблю, да, кажется, и никогда не любил».
Примерно такие же слова произнесет впоследствии в романе «Герой нашего времени» Печорин на прощание княжне Мери. Эта интрига нашла отражение и в его незаконченной повести «Княгиня Лиговская», где Сушкова стала прототипом Елизаветы Николаевны Негуровой.
В 1838 г. Е. А. Сушкова вышла замуж за дипломата А. Б. Хвостова, в 1870 г. после смерти Сушковой-Хвостовой были опубликованы ее «Записки», вызвавшие большой интерес в обществе как книга воспоминаний о Лермонтове.
В своих «Записках» Е. А. Сушкова, в частности, рассказала историю создания стихотворения «Нищий».
В августе 1830 г. большая компания молодежи отправилась в пешую прогулку в Троице-Сергиеву лавру: «На паперти встретили мы слепого нищего. Он дряхлою дрожащею рукою поднес нам свою деревянную чашечку, все мы надавали ему мелких денег; услыша звон монет, бедняк крестился, стал нас благодарить, приговаривая: «Пошли вам Бог счастия, добрые господа; а вот намедни приходили сюда тоже господа, тоже молодые, насмеялись надо мною: наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!»
Помолясь святым угодникам, мы поспешно возвратились домой, чтоб пообедать и отдохнуть. Все мы суетились около стола в нетерпеливом ожидании обеда, один Лермонтов не принимал участие в наших хлопотах; он стоял на коленях перед стулом, карандаш его быстро бегал по клочку серой бумаги... Окончив писать, он вскочил, тряхнул головой, сел на оставшийся стул против меня и передал мне нововышедшие из-под его карандаша стихи»
Наталья Фёдоровна Иванова.
С Натальей Федоровной Ивановой (1813 – 1875) Лермонтов познакомился в конце 1830 г. в Москве, в 1831г. летом бывал в имении ее матери Никольском – Тимонине, расположенном в двадцати пяти километрах от Москвы на берегу Клязьмы. Он пережил мучительную и большую любовь к Н. Ф. Ивановой, посвятив ей около сорока своих стихотворений, составивших «ивановский цикл» его любовной лирики (1830 – 1832). О силе его чувства в тот период говорит его собственное признание в стихотворении «1831-го июня 11 дня».
Любила ли Наталья Иванова Лермонтова? В драме «Странный человек», в которой она послужила прототипом образа Наташи Загорскиной, влюбленный в Загорскину Владимир Арбенин признается: «Странно: она меня любит - и не любит! Она со мною иногда так добра, так мила, так много говорят глаза ее, так много этот румянец стыдливости выражает любви... а иногда, особливо на бале где-нибудь, она совсем другая, - и я больше не верю ни ее любви, ни своему счастью!»
Так же, как и Загорскина, Наташа Иванова предпочла другого. Герой драмы Странный человек» бросает в лицо изменнице: «Ты меня забудешь? Ты? О, не думай: совесть вернее памяти; не любовь, раскаяние будет тебе напоминать обо мне!.. Разве я поверю, чтоб ты могла забыть того, кто бросил бы вселенную к ногам твоим, если б должен был выбирать: вселенную или тебя!..»
Наталья Федоровна вошла в историю лермонтоведения как «загадка Н. Ф. И.». Долгое время биографы Лермонтова не знали имени женщины, скрытого за этими инициалами. Только в 1914г. издатель В. В. Каллаш предположил, что это Наталья, дочь драматурга Ф. Ф. Иванова. И. А. Андроников в 1930-х годах подтвердил эту догадку, найдя внучку Н. Ф. Ивановой Н. С. Маклакову, которая рассказала: « ...Что Михаил Юрьевич Лермонтов был влюблен в мою бабушку - Наталью Федоровну Обрескову, урожденную Иванову, я неоднократно слышала от моей матери Натальи Николаевны и еще чаще от ее брата Дмитрия Николаевича и его жены. У нас в семье известно, что у Натальи Федоровны хранилась шкатулка с письмами М. Ю. Лермонтова и его посвященными ей стихами и что все это было сожжено из ревности ее мужем Николаем Михайловичем Обресковым. Со слов матери знаю, что Лермонтов и после замужества Натальи Федоровны продолжал бывать в ее доме. Это и послужило причиной гибели шкатулки. Слышала также, что драма Лермонтова «Странный человек» относится к его знакомству с Н. Ф. Ивановой».
Варвара Александровна Лопухина
Варвара Александровна Лопухина (1815 - 1851) - сестра московского друга Лермонтова Алексея Лопухина. Лермонтов узнал ее еще подростком, но полюбил после разрыва с Натальей Федоровной Ивановой, гораздо позднее. Аким Павлович Шан - Гирей вспоминал: «Будучи студентом, он был страстно влюблен…в молоденькую, милую, умную как день, и в полном смысле восхитительную Варвару Александровну Лопухину... Чувство к ней Лермонтова было безотчетно, но истинно и сильно, и едва ли не сохранил он его до самой смерти своей».
Устами героя драмы «Два брата» Лермонтов так рассказал о зарождении этой любви: «С самого начала нашего знакомства я не чувствовал к ней ничего особенного кроме дружбы... Говорить с ней, сделать ей удовольствие было мне приятно и только. Ее характер мне нравился: в нем видел я какую-то пылкость, твердость и благородство, редко заметные в наших женщинах; одним словом что-то первобытное... увлекающее - частые встречи, частые прогулки, невольно яркий взгляд, случайное пожатие руки - много ли надо, чтоб разбудить таившуюся искру?.. Во мне она вспыхнула; я был увлечен этой девушкой, я был околдован ею, вокруг нее был какой-то волшебный очерк; вступив за его границу, я уже не принадлежал себе; она вырвала у меня признание, она разогрела во мне любовь, я предался ей как судьбе, она не требовала ни обещаний, ни клятв... но сама клялась любить меня вечно - мы расстались». Лермонтов уехал в Петербург, Варенька оставалась в Москве.
В мае 1835 г. Варвара Александровна, поверив в слухи о том, что Лермонтов собрался жениться на Е. А. Сушковой, приняла предложение Н. Ф. Бахметева, который был намного старше ее, и вышла за него замуж. Когда Лермонтов получил известие об их свадьбе, он, по словам А. П. Шан-Гирея, «вдруг изменился в лице и побледнел; я испугался и хотел спросить, что такое, но он, подавая мне письмо, сказал: «Вот новость - прочти», - и вышел из комнаты».
Бахметев ревновал свою жену к Лермонтову. Знавший его П. А. Висковатов писал: «Недалекому Бахметеву все казалось, что все, решительно все, читавшие «Героя нашего времени», узнавали его и жену его... Нам известен случай, когда старик Бахметев на вопрос, был ли он с женою на Кавказских водах, пришел в негодование и воскликнул: «Никогда я не был на Кавказе с женою! - это все изобрели глупые мальчишки. Я был с нею больною на водах за границей, а никогда не был в Пятигорске или там в дурацком Кисловодске». Он заставил Варвару Александровну уничтожить адресованные ей письма Лермонтова. Часть рукописей и рисунков поэта ей пришлось отдать на сохранение двоюродной сестре, А. М. Верещагиной.
Лермонтов посвятил В. А. Лопухиной цикл стихотворений: «Она не гордой красотою...», «Расстались мы, но твой портрет...», «Валерик» и др., а также третью редакцию поэмы «Демон», поэму «Измаил-Бей».
История их сложных отношений нашла отражение в драме «Два брата», повести «Княгиня Лиговская», романе «Герой нашего времени».
Лермонтов написал три акварельных портрета Лопухиной, ее образ часто возникает среди его карандашных рисунков. Глубокое чувство к ней он действительно сохранил «до самой смерти своей», несмотря на последующие увлечения. В драме «Два брата» поэт признавался: «Случалось мне возле других женщин забыться на мгновенье; но после первой вспышки я тотчас замечал разницу, yбийственную для них - ни одна меня не привязала».
Стихотворение «Молитва» («Я, Матерь Божия, ныне с молитвою...») было написано Лермонтовым в Москве перед отъездом в ссылку на Кавказ. После ссылки он написал к Марии, сестре Вареньки: «...посылаю вам стихотворение, которое случайно нашел в моих дорожных бумагах, оно мне довольно нравится, а до этого я ее совсем забыл о нем - впрочем, это ровно ничего не доказывает...» Видимо, это не доказывало того, что Лермонтов забыл Вареньку, которой эта «Молитва» посвящена.
Гибель Лермонтова Варвара Александровна пережила очень тяжело. Ее сестра Мария писала в сентябре 1841 г. А. М. Верещагиной-Хюгель: «Последние известия о моей сестре Бахметевой поистине печальны. Она вновь больна, ее нервы так расстроены, что она вынуждена была провести около двух недель в постели, настолько была слаба. Муж предлагал ей ехать в Москву - она отказалась, за границу - отказалась и заявила, что решительно не желает больше лечиться. Быть может, я ошибаюсь, но я отношу это расстройство к смерти Мишеля;.».
Эмилия Карловна Мусина-Пушкина
Эмилия Карловна Мусина-Пушкина, урожденная Шернваль (1810-1846), почти девочкой влюбилась в ссыльного декабриста В. А. Мусина-Пушкина, содержавшегося в Выборгской крепости, комендантом которой был её отец. Она вышла замуж за «государственного преступника» и совершенно неожиданно для себя стала женой графа, наследника древнего богатого аристократического рода: родня Владимира Алексеевича всё же сумела добиться для него прощения.
Графиня Э.К. Мусина-Пушкина была одной из красивейших женщин петербургского света. Когда она и её сестра Аврора появились в Петербурге, их стали называть «финляндскими звездами»; «все светила побледнели перед ними», как писал о них современник. А.О. Смирнова рассказывала об Эмилии, что «в Петербурге произвели фурор её белокурые волосы, её сини глаза и черные брови». Среди её многочисленных поклонников оказался и Лермонтов. Поэт восхищался красотой Эмилии Карловны, посещал её дом. В.А. Соллогуб свидетельствовал, что «в то время (1838-1839гг.) он страстно был влюблен в графиню Мусину-Пушкину и следовал за нею всюду, как тень». Рядом с нею И.С. Тургенев впервые увидел Лермонтова: «Он поместился на низком табурете перед диваном, на котором, одетая в черное платье, сидела одна из тогдашних столичных красавиц - белокурая Мусина-Пушкина – рано погибшее, действительно прелестное создание. На Лермонтове был мундир лейб-гвардии Гусарского полка; он не снял ни сабли, ни перчаток и, сгорбившись и насупившись, угрюмо посматривал на графиню».
Об отношении Мусиной-Пушкиной к Лермонтову красноречиво говорит шуточный экспромт, посвященный ей поэтом.
Эмилия Карловна умерла во время эпидемии тифа, когда лечила в деревне своих крестьян, посещала больных и заразилась сама.
Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова
Александра Кирилловна Воронцова-Дашкова, урожденная Нарышкина (1818-1856), была женой одного из самых богатых людей России того времени Ивана Илларионовича Воронцова-Дашкова . В.А. Соллогуб вспоминал: «Самым блестящим. Самым модным и привлекательным домом в Петербурге был в то время дом графа Ивана Воронцова-Дашкова благодаря очаровательности его молодой жены прелестной графини Александры Кирилловны …Много случалось встречать мне на своем веку женщин гораздо более красивых, может быть, даже более умных, хотя графиня Воронцова-Дашкова отличалась необыкновенным остроумием, но никогда не встречал я ни в одной из них такого соединения самого тонкого вкуса, изящества, грации с такой неподдельной веселостью, живостью, почти мальчишеской проказливостью. Живым ключом била в ней жизнь и оживляла, скрашивала все ее окружающее. Много женщин впоследствии пытались ей подражать, но ни одна из них не могла казаться тем, чем та была в действительности». А. О. Смирнова, называя дом Воронцовых-Дашковых «самым приятным домом», писала: «Хозяйка была умная и острая шалунья. Окруженная роскошью, не забывала никогда бедных, способна была на самоотвержение. Ее все любили».
Каждую зиму, по словам Б. А. Соллогуба, «Воронцовы давали бал, который двор удостоивал своим посещением. Весь цвет петербургского света приглашался на этот бал, составлявший всегда, так сказать, происшествие светской жизни столицы». Два таких бала оказались наиболее памятны современникам. 23 января 1837 г. на бале у Воронцовых-Дашковых «раздражение Пушкина дошло до предела, когда он увидел, что его жена беседовала, смеялась и вальсировала с Дантесом» (С. Н. Карамзин). 27 января Александра Кирилловна встретила Пушкина с Данзасом, а вслед за ними Дантеса с д'Аршиаком, ехавших на острова. «Приехав домой, она в отчаянии говорила, что с Пушкиным непременно произошло несчастие», - рассказывал М. Н. Лонгинов. 9 февраля 1841 г. на бал к Воронцовым-Дашковым был приглашен накануне вернувшийся с Кавказа Лермонтов. И хотя на бале присутствовало около 600 человек, появление поэта в армейском мундире не осталось незамеченным императорской фамилией. В. А. Соллогуб вспоминал об этом: «Я несколько удивился, застав его (Лермонтова) таким беззаботно веселым..., вся его будущность поколебалась от этой ссылки, а он как ни в чем не бывало крутился в вальсе. Раздосадованный, я подошел к нему: «Да что ты тут делаешь! - закричал я на него. - Убирайся ты отсюда, Лермонтов, того и гляди тебя арестуют! Посмотри, как грозно глядит на тебя великий князь Михаил Павлович!» - «Не арестуют у меня!» - щурясь сквозь свой лорнет, вскользь проговорил граф Иван, проходя мимо нас».
По свидетельству очевидцев, великий князь несколько раз пытался подойти к Лермонтову, но тот несся с кем-либо из дам по зале, словно избегая грозного объяснения. Наконец, графине указали на недовольный вид высокого гостя, и она увела Лермонтова во внутренние покои, а оттуда задним ходом проводила его из дома. «В этот вечер поэт не подвергся замечанию, - писал П. А. Висковатов. - Хозяйка энергично заступалась за него перед великим князем, принимая всю ответственность на себя, говорила, что она зазвала поэта, что тот не знал ничего о бале, и, наконец, апеллировала к правам хозяйки, стоящей на страже неприкосновенности гостей своих».
В 1854 г. Александра Кирилловна овдовела, через год вышла замуж за французского барона де Пуальи и навсегда покинула Россию. Она считается прототипом княгини Р. в романе И. С. Тургенева «Отцы и дети». Черты ее личности нашли отражение и в посвященном ей стихотворении Лермонтова «К портрету». Поводом к написанию этого стихотворения послужило получение Александрой Кирилловной своего портрета, литографированного в Париже.
Александра Осиповна Смирнова
Александра Осиповна Смирнова, урожденная Россет (1809-1882) закончила Екатерининский институт и, будучи круглой сиротой, до замужества была фрейлиной императриц. Вся её молодость прошла при дворе, где она пользовалась большой симпатией императорской семьи. Красивая, блестящего ума и независимого характера, она имела неповторимый шарм, который, может быть, объяснялся смешеньем в ней различных кровей. Сама она на вопрос А.С. Пушкина о её национальности ответила: « Я не принадлежу ни к какой народности, отец мой был француз, бабушка – грузинка, дед – пруссак, а я по духу русская и православная». По словам современника, от своих предков Россетов она «унаследовала французскую живость, восприимчивость ко всему и остроумие, от Лореров изящные привычки, любовь к порядку и вкус к музыке, от грузинских своих предков - лень, пламенное воображение, глубокое религиозное чувство, восточную красоту и непринужденность в общении».
С конца 1820-х годов в квартире А. О. Россет в Зимнем дворце стихийно сложился литературный салон, где любили бывать лучшие литераторы и ценители изящной словесности столицы, и почти все они были верными рыцарями и отчаянно вздыхающими поклонниками «черноглазой Россети». В. А. Жуковский воспылал к ней искренней полуотеческой нежностью и «принцессе своего сердца» посвящал шутливые «галиматьи».
А. С. Пушкин, отмечая ее талант рассказчицы, подарил Россет альбом, уговаривая ее писать в нем свои записки. На первой странице альбома в качестве эпиграфа поместил свои стихи от ее имени.
Не отставал от поэтических собратий и П. А. Вяземский, неоднократно воспевший свою музу «донну Соль».
«Перлом всех русских женщин» называл Смирнову Н.В. Гоголь, их связывали близкие духовные отношения. «Любящий без памяти вашу душу Гоголь», - писал он ей.
В1831 г. Александра Осиповна вышла замуж за чиновника министерства иностранных дел Н. М. Смирнова, несколько лет провела за границей.
М. Ю. Лермонтов познакомился с нею в конце 1838 г. в салоне Карамзиных стал бывать в ее доме. Это знакомство не прошло бесследно и для его творчества. А. О. Смирнова считается прототипом Минской в незаконченной повести Лермонтова «Штосс»: «На ней было черное платье, кажется по случаю придворного траура. На плече, пришпиленный к голубому банту, сверкал бриллиантовый вензель. Она была среднего роста, стройна, медленна и ленива в своих движениях, черные, длинные, чудесные волосы оттеняли ее еще молодое лицо, и на этом лице сияла печать мысли... Ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением».
Дочь Смирновой вспоминала об отношении Лермонтова к ее матери: «Он очень робел перед ней в первый период знакомства, но после 1838 г. он уже читал ей свои стихи и перестал робеть». Такое отношение чувствуется и в стихотворении Лермонтова, посвященном А. О. Смирновой. Об истории его создания сама Александра Осиповна рассказывала: «Софи Карамзина мне раз сказала, что Лермонтов был обижен тем, что я ничего ему не сказала об его стихах. Альбом всегда лежал на маленьком столике в моем салоне. Он пришел как-то утром, не застал меня, поднялся наверх, открыл альбом и написал эти стихи».
Мария Алексеевна Щербатова
Мария Алексеевна Щербатова (1820 - 1879) была дочерью украинского помещика А. П. Штерича. После смерти матери она жила в доме бабушки С. И. Штерич в Петербурге. В 1837 г. юная Мария вышла замуж за гусарского офицера князя А. М. Щербатова. Однако через год после свадьбы ее муж заболел и умер к счастью для молодой женщины, как писала ее родственница, потому что Щербатов оказался «дурным человеком», «злым и распущенным».
Лермонтов познакомился с молодой вдовой в 1839 г. в салоне Карамзиных. Блондинка с синими глазами, она была, по словам М. И. Глинки, «видная, статная и чрезвычайно увлекательная женщина». По свидетельству троюродного брата Лермонтова А. П. Шан-Гирея, поэт был «сильно заинтересован кн. Щербатовой», которая, по его признанию, была такова, «что ни в сказке сказать, ни перо описать». Марии Алексеевне нравилась поэзия Лермонтова. После чтения поэмы «Демон» она сказала автору: «Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полететь за облака».
А. О. Смирнова вспоминала, что как-то при ней Лермонтов пожаловался Марии Алексеевне, что ему грустно. Щербатова спросила, молится ли он когда-нибудь? Он отвечал, что забыл все молитвы. «Неужели вы забыли все молитвы, - воскликнула княгиня Щербатова, - не может быть!» Александра Осиповна сказала княгине: «Научите его читать хоть Богородицу». Щербатова тут же прочитала Лермонтову Богородицу. К концу вечера поэт написал стихотворение «Молитва» («В минуту жизни трудную...»), которое преподнес ей. М. А. Щербатовой посвящено и стихотворение «Отчего».
На долю Марии Алексеевны выпало много испытаний. Ее имя вошло в историю дуэли Лермонтова с французом Э. де Барантом, повлекшей за собой вторую ссылку поэта на Кавказ. А. П. Шан-Гирей писал, что «слишком явное предпочтение, оказанное на бале счастливому сопернику, взорвало Баранта... и на завтра назначена была встреча». Н. М. Смирнов в «Памятных заметках» также рассказывал, что Лермонтов «влюбился во вдову княгиню Щербатову..., за которой волочился сын французского посла барона Баранта. Соперничество в любви и сплетни поссорили Лермонтова с Барантом... Они дрались...»
Через несколько дней после дуэли Мария Алексеевна уехала в Москву. Но позднее, ненадолго вернувшись в Петербург, она виделась с Лермонтовым. П. Г. Горожанский, бывший товарищ поэта по юнкерской школе, вспоминал: «Когда за дуэль с де Барантом Лермонтов сидел на гауптвахте, мне пришлось занимать караул. Лермонтов был тогда влюблен в кн. Щербатову, из-за которой и дрался.
Он предупредил меня, что ему необходимо по поводу этой дуэли иметь объяснения с дамой и для этого удалиться с гауптвахты на полчаса времени. Были приняты необходимые предосторожности. Лермонтов вернулся минута в минуту, и едва успел он раздеться, как на гауптвахту приехало одно из начальствующих лиц справиться, все ли в порядке. Я знал, с кем виделся Лермонтов, и могу поручиться, что благорасположением дамы пользовался не де Барант, а Лермонтов».
Вопреки молве Мария Алексеевна не признавала себя виновницей в этой дули. В марте 1840 г. она писала А. Д. Блудовой: «Вы знаете, моя дорогая, нет большего позора для женщины, чем низкие домыслы о ней со стороны тех, кто ее знает. Но если женщина слишком горда, она часто предпочитает склонить свою голову перед гнусной клеветой, нежели оказать честь этим клевещущим на нее людям, представляя им доказательства своей чистоты... Я счастлива, что они не поранили один другого, я желаю лучше быть осужденной всеми, но все-таки знать, что оба глупца останутся у своих родителей. Я-то знаю, что значит такая потеря». Потерей Щербатовой был ее двухлетний сын, который умер через две недели после этой злосчастной дуэли.
В мае 1840 г. Лермонтов, направляясь на Кавказ, в Москве, видимо, встретился с Марией Алексеевной в последний раз. 10 мая ее навестил А. Н. Тургенев, который записал в своем дневнике: «Был у кн. Щербатовой. Сквозь слезы смеется. Любит Лермонтова». Через несколько месяцев она уехала за границу, когда вернулась, поэта уже не было в живых.
Лирический портрет М. А. Щербатовой поэт создал в стихах.
Софья Николаевна Карамзина
Софья Николаевна Карамзина (1802 - 1856) была дочерью писателя и историка Н. М. Карамзина от первого брака с Е. И. Протасовой. Она была душою литературного салона, который существовал в доме Карамзиных в 1826 -1851 годах. По словам А. Ф. Тютчевой, этот салон «был одним из самых привлекательных центров петербургской общественной жизни, истинным оазисом литературных и умственных интересов среди блестящего и пышного, но мало одухотворенного петербургского света». По свидетельству А. И. Кошелева, вечера у Карамзиных были «единственные в Петербурге, где не играли в карты и где говорили по-русски». «Здесь... царствовал элемент чисто литературный... Все, что было известного и талантливого в столице, каждый вечер собиралось у Карамзиных; приемы отличались самой радушной простотой; дамы приезжали в самых простых платьях, на мужчинах фраки были цветные, и то потому, что тогда другой одежды не носили», - писал В. А. Соллогуб.
Михаил Юрьевич был представлен Карамзиным 2 сентября 1838 г. на их даче Царском Селе, и в тот же вечер Софья Николаевна «вальсировала с Лермонтовым», как сообщала она сестре. Письма С.Н. Карамзиной к сестре Е.Н. Мещерской создают яркую картину времяпрепровождения их семьи. В дни начала знакомства с Лермонтовым Карамзины были заняты подготовкой к празднику в дворцовом манеже - своеобразному маскараду наездников и наездниц - «карусели» - и готовились к домашнему спектаклю. Лермонтов сразу же был приглашен принять участие и в «карусели», и в спектакле и начал активно участвовать в репетициях. Но 22 сентября за появление на разводе с детской игрушечной саблей он был посажен под арест, где просидел 21 день, и праздники прошли без него. Зато потом в Петербург он возвращался в сопровождении Софьи Николаевны и друзей.
Дом Карамзиных Лермонтов предпочитал многим светским гостиным; он был очарован сердечностью, доброжелательностью и непосредственностью членов этой семьи и, конечно, их высокими духовными интересами. В их доме было многочисленное, но избранное общество. Здесь 29 октября Лермонтов прочитал свою поэму «Демон». Карамзина писала сестре об этом чтении: «Ты скажешь, что название избитое, но сюжет, однако, новый, он полон свежести и прекрасной поэзии. Поистине блестящая звезда восходит на нашем ныне столь бледном и тусклом литературном небосклоне». Позднее здесь читались и страницы «Героя нашего времени», новые стихи. Софья Николаевна была увлечена поэзией и личностью молодого поэта.
С. Н. Карамзина к тому времени уже достигла «бальзаковского возраста», но не ощущала бремени прожитых лет. Как будто оправдываясь в чем-то, однажды она писала сестре: «Мне нужно было бы копаться в самых сокровенных уголках души, чтобы найти там причины для недовольства своей судьбой, - и даже тогда я могла бы противопоставить этому чувству неизменно хорошее здоровье, душевную ясность, совершенно не зависящую от моей воли, и вытекающие отсюда тысячи радостей, которые доставляет мне каждый день». Ее неистощимое жизнелюбие заражало окружающих. Даже злоречивый Ф. Ф. Вигель говорил ей: «Не иначе как вы владеете неким притягательным талисманом; из всех знакомых мне женщин вас любят больше всех - а между тем вы многих обижали, одних по необдуманности, других по небрежности. Я не нахожу даже, чтобы вы когда-либо особенно старались быть любезной. И что же? Вам все это прощают; у вас такой взгляд и такая улыбка, перед которыми отступают антипатия и недоброжелательство». Ее талант «громко говорить то, что думаешь, даже в присутствии человека, о котором она говорит» и не наживать себе врагов отмечала и М. А. Щербатова. Однажды, не желая того, она ранила самолюбие столь любимого ею поэта. В письме к сестре она рассказывала, что по ее просьбе Лермонтов написал в ее альбоме стихи, сказав: «если стихи мне не понравятся, порвать их, и тогда он напишет мне другие. Он не мог угадать вернее!» Стихи Софье Николаевне не понравились, она вырвала из альбома этот лист «и, разорвав его на мелкие кусочки, бросила на пол. Он их подобрал и сжег над свечой, очень сильно покраснев при этом и улыбаясь, признаться, весьма принужденно. Маменька сказала мне, что я сошла с ума, что это глупый и дерзкий поступок, словом, она действовала столь успешно, что довела меня до слез». Но Лермонтов «сказал, что благодарен мне, что я верно сужу о нем, раз считаю, что он выше ребяческого тщеславия. Он попросил обратно у меня альбом, чтобы написать что-нибудь другое, так как теперь задета его честь».
В салоне Карамзиных Лермонтов продолжал бывать до последнего отъезда из Петербурга. В апреле 1841 г. Карамзины устроили прощальный вечер для поэта, уезжающего на Кавказ. По словам В. А. Соллогуба, в этот вечер «растроганный вниманием к себе и непритворною любовью избранного кружка, поэт, стоя в окне и глядя на тучи, которые ползли над Летним садом и Невою, написал стихотворение «Тучки небесные, вечные странники!..» Софья Карамзина и несколько человек гостей окружили поэта и просили прочесть только что набросанное стихотворение. Он оглянул всех грустным взглядом выразительных глаз своих и прочел его. Когда он кончил, глаза были влажные от слез...». Софья Николаевна подарила ему на счастье кольцо. По свидетельству многих очевидцев, Лермонтов во время прощального вечера был очень грустен, говорил о близкой смерти и еще больше расстроился, когда кольцо выпало у него из рук. Несмотря на поиски многих людей, слышавших, как оно катилось по паркету, кольцо найти не удалось. 10 мая 1841 г. Лермонтов писал Софье Николаевне из Ставрополя: «Пожелайте мне счастья и легкого ранения, это все, что только можно мне пожелать». Это письмо было последним от Лермонтова к друзьям в Петербург.
В стихотворении, вписанном в альбом С. Н. Карамзиной, нашла отражение дружеская и интеллектуальная атмосфера карамзинского дома. Лермонтов упоминает в нем Александра Карамзина («Саша»), А. О. Смирнову и поэта Ивана Петровича Мятлева («Ишку», как его звали в дружеском кругу).
Евдокия Петровна Ростопчина
Графиня Евдокия Петровна Ростопчина, урожденная Сушкова (1811-1858) - Додо, как называли ее близкие, росла сиротой при живом отце в доме своего деда по матери Пашкова. Юная Додо блистала на всех московских балах, а в промежутках писала стихи. Среди ее поклонников тогда был студент Московского университета Николай Огарев, который много лет спустя вспоминал:
В «заветную тетрадь» Сушковой как-то заглянул, проездом через Москву, П. А. Вяземский, переписал из нее стихотворение «Талисман» и, приехав в Петербург, напечатал его анонимно в альманахе «Северные цветы» на 1831 г. Однако имя автора «Талисмана» в Москве не осталось секретом. Пристальное внимание на талантливую барышню обратил начинающий поэт Лермонтов. Ей он посвятил стихотворение «Крест на скале», а среди новогодних мадригалов, написанных им для маскарада в Благородном собрании под новый 1832 г., был и мадригал «Додо».
Однако в то время Лермонтов не нравился Додо, отчасти потому, что ей поверяла свои тайны ее кузина Екатерина Сушкова, и Додо не имела желания с ним знакомиться. В 1833 г. она вышла замуж за графа А.Ф. Ростопчина. Ее литературный салон в Петербурге в 1830-е годы посещали А. С. Пушкин, Б. А. Жуковский, Н. В. Гоголь, Б. Ф. Одоевский и другие литераторы. В 1839 г. вышла книга повестей Е. П. Ростопчиной «Очерки большого света», в 1841 г. появился ее первый поэтический сборник, получивший восторженные отзывы в критике (высокую оценку ему дал В. Г. Белинский).
Личное знакомство ее с Лермонтовым произошло только в феврале 1841 г. у Карамзиных, когда Лермонтов приехал с Кавказа в свой последний отпуск. «И двух дней было довольно, чтобы связать нас дружбой, - писала Ростопчина. - Принадлежа к одному и тому же кругу, мы постоянно встречались и утром и вечером; что нас окончательно сблизило, это мой рассказ об известных мне его юношеских проказах; мы вместе вдоволь над ними посмеялись, и таким образом вдруг сошлись, как будто были знакомы с самого того времени».
Когда в апреле 1841 г. Лермонтов получил предписание в 48 часов покинуть столицу и выехать в Тенгинский полк на Кавказ, друзья устроили ему прощальный вечер у Карамзиных.
«Лермонтову очень не хотелось ехать, - вспоминала Е. П. Ростопчина, - у него были всякого рода дурные предчувствия. Наконец, около конца апреля или начала мая мы собрались на прощальный ужин, чтобы пожелать ему доброго пути... Мы ужинали втроем, за маленьким столом... Во время всего ужина и на прощанье Лермонтов только и говорил об ожидавшей его скорой смерти. Я заставляла его молчать и стала смеяться над его, казавшимися пустыми, предчувствиями... Через два месяца они осуществились, и пистолетный выстрел во второй раз похитил у России драгоценную жизнь, составлявшую национальную гордость. Но что было всего ужаснее, в этот раз удар последовал от дружеской руки».
Е. П. Ростопчиной принадлежит цикл стихов, посвященных Лермонтову. В стихотворении «Пустой альбом», написанном в ноябре 1841 г. она создала пронзительный образ трагически погибшего поэта.
Но лишь для нас, лишь в тесном круге нашем Самим собой, веселым, остроумным, Мечтательным и искренним он был. Лишь нам одним он речью, чувства полной, Передавал всю бешеную повесть Младых годов, ряд пестрых приключений Бывалых дней и зреющие думы Текущия поры...
О! живо помню я mom грустный вечер, Когда его мы вместе провожали, Когда ему желали дружно мы Счастливый путь, счастливейший возврат. Как он тогда предчувствием невольным Нас испугал! Как нехотя, как скорбно Прощался он!.. Как верно сердце в нем Недоброе, тоскуя, предвещало!
А еще раньше, 22 августа, через два дня после того, как до нее дошло известие о гибели Лермонтова, в стихотворении «Нашим будущим поэтам» она скорбно восклицала:
Не просто, не в тиши, немирною кончиной,- Но преждевременно, противника рукой- Поэты русские свершают жребий свой, Не кончив песни лебединой!..
Спустя год, Е. П. Ростопчина писала С. Н. Карамзиной: «Я провела несколько часов моего длинного дня, повторяя с прочувствованной правдивостью пролетающим тучам: «Тучки небесные, вечные странники». И эта нежная поэтическая песня наполнила мое сердце нежным запахом прошлого... Пустота, которую оставляют отсутствующие, дает себя жестоко чувствовать».
Она всегда хранила подаренный Лермонтовым в тот прощальный вечер альбом, где поэт оставил свое последнее посвящение ей.
Екатерина Григорьевна Быховец
Екатерина Григорьевна Быховец (1820 - 1880) происходила из небогатой многодетной семьи. Ее отец, тарусский помещик и отставной артиллерист, поместил дочь в дом жившей в Москве богатой родственницы М. Е. Крюковой, которая была невесткой П. А. Крюковой - троюродной тетки Лермонтова. У Крюковых Лермонтов и виделся с Катей в 1837 и 1840 гг. На Кавказ в 1841 г. Е. Быховец приехала с больной теткой. В письме к сеетре, написанном в Пятигорске 5 августа 1841 г., Катя рассказывала о Лермонтове: «Мы с ним так дружны были - он мне правнучатый брат - и всегда называл cousine, а я его cousin и любила как родного брата. Так меня здесь и знали под именем charmante cousine Лермонтова».
Лермонтов питал к Быховец дружеские чувства, ей он доверил историю своей любви к В. А. Лопухиной. «Он был страстно влюблен в В. А. Бахметеву... я думаю он и меня оттого любил, что находил в нас сходство, и об ней его любимый разговор был», - писала Екатерина Григорьевна.
Е. Г. Быховец была свидетельницей последнего дня жизни поэта.
Утром 15 июля они с компанией друзей гуляли в роще: «Я все с ним ходила под руку. На мне было бандо. Уж не знаю, какими судьбами коса моя распустилась и бандо свалилось, которое он взял и спрятал в карман. Он при всех был весел, шутил, а когда мы были вдвоем, он ужасно грустил, говорил мне так, что сейчас можно догадаться, но мне в голову не приходила дуэль. Я знала причину его грусти и думала, что все та же; уговаривала его, утешала, как могла...».
После обеда, когда прощались, Лермонтов поцеловал руку Кати и сказал: «Cousine, душенька, счастливее этого часа не будет больше в моей жизни». Вечером 15 июля (по старому стилю) он был убит на дуэли Н. С. Мартыновым. «Мой добрый друг убит, а давно ли он мне этого изверга, его убийцу, рекомендовал как товарища, друга!» - с горечью восклицала Е. Г. Быховец. Она очень сожалела, что бандо, «которое было в крови Лермонтова», взял знакомый, чтобы отдать ей, «и потерял его; так грустно, это бы мне была память», - писала Катя. Она хранила шнурок, на котором Лермонтов носил свой крест.
Стихотворение «Нет, не тебя так пылко я люблю...» было написано Лермонтовым в Пятигорске и, видимо, обращено к Е. Г. Быховец, а через нее - к В. А. Лопухиной.
Комментарии